Неточные совпадения
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им, что это
люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб
ходить без конца,
ходить по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед
за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
Проходя мимо окон княжны, я услышал снова шаги
за собою;
человек, завернутый в шинель, пробежал мимо меня.
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто,
люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это
за слепой!
ходит везде один, и на базар,
за хлебом, и
за водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
— Она
за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет
ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть
люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь русского
человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский
человек. Но веки
проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной
человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед
за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Ну, однако ж, что может быть между ними общего? Даже и злодейство не могло бы быть у них одинаково. Этот
человек очень к тому же был неприятен, очевидно, чрезвычайно развратен, непременно хитер и обманчив, может быть, очень зол. Про него
ходят такие рассказы. Правда, он хлопотал
за детей Катерины Ивановны; но кто знает, для чего и что это означает? У этого
человека вечно какие-то намерения и проекты.
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному
человеку за себя поручиться нельзя. Да чего
ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
Ну, да это, положим, в болезни, а то вот еще: убил, да
за честного
человека себя почитает,
людей презирает, бледным ангелом
ходит, — нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!
Евфросинья Потаповна. Какие тут расчеты, коли
человек с ума
сошел. Возьмем стерлядь: разве вкус-то в ней не один, что большая, что маленькая? А в цене-то разница, ох, велика! Полтинничек десяток и
за глаза бы, а он по полтиннику штуку платил.
Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем? К какой стати?
Люди дерутся, что
за невидальщина, смею спросить? Слава богу,
ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
— Вот новость! Обморок! С чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву. — Посмотрим, что
за штука? — Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля
прошла неглубоко насквозь, один мускул, vastus externus, задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные
люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
Человек в жилетке сверх теплого полушубка — есть суета, потому что жилет сверх полушубка не нужен, как не нужно и то, чтобы
за нами
ходили и нас прославляли.
Безмолвная ссора продолжалась. Было непоколебимо тихо, и тишина эта как бы требовала, чтоб
человек думал о себе. Он и думал. Пил вино, чай, курил папиросы одну
за другой,
ходил по комнате, садился к столу, снова вставал и
ходил; постепенно раздеваясь, снял пиджак, жилет, развязал галстук, расстегнул ворот рубахи, ботинки снял.
— Тоську в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и не
ссылали, черт его знает что
за город, жителя в нем две тысячи триста
человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего, не скучает, книг просит. Послал все новинки — не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась в политику…
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в
человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется
человек, который
сходил бы с ума от любви к народу, от страха
за его судьбу, как
сходит с ума Глеб Успенский.
Эти думы обладали свойством мимолетности, они,
проходя сквозь сознание, не возбуждали в нем идеи ответственности
за жизнь, основанную на угнетении
людей, на убийстве их.
Самгин покорно разделся,
прошел в столовую, там бегал Лютов в пиджаке, надетом на ночную рубаху;
за столом хозяйничала Дуняша и сидел гладко причесанный, мокроголовый молодой
человек с желтым лицом, с порывистыми движениями...
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и
прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было в ней. Зеркало мельком показало ему довольно статную фигуру
человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на большом пальце голой ноги.
Через полчаса он сидел во тьме своей комнаты, глядя в зеркало, в полосу света, свет падал на стекло,
проходя в щель неприкрытой двери, и показывал половину
человека в ночном белье, он тоже сидел на диване, согнувшись, держал
за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
Клим
сходил вниз, принес бутылку белого вина, уселись втроем на диван, и Лидия стала расспрашивать подругу: что
за человек Иноков?
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась
за косяк двери, он подождал, пока боль притихла,
прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде,
человека, которого часто одолевали флюсы.
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что
прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что
за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом
человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором
человек поднимает флаг своей оригинальности.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все
люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело.
Люди, милый
человек, по земле
ходят, она их
за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато,
ходили люди в рубахах без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на
людей, которых учат
ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер,
за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и
прошла небольшая толпа разнообразно одетых
людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
У окна сидел бритый, черненький, с лицом старика;
за столом, у дивана, кто-то, согнувшись, быстро писал,
человек в сюртуке и золотых очках, похожий на профессора, тяжело топая,
ходил из комнаты в комнату, чего-то искал.
Бальзаминов. Ах, маменька, не мешайте! Представьте, маменька, я, бедный молодой
человек,
хожу себе по улице, и вдруг что же? И вдруг теперь поеду в коляске! И знаете, что мне в голову пришло? Может быть,
за Пеженовой сад отдадут в приданое: тогда можно будет забор-то разгородить, сады-то у них рядом, и сделать один сад. Разных беседок и аллей…
Движения его были смелы и размашисты; говорил он громко, бойко и почти всегда сердито; если слушать в некотором отдалении, точно будто три пустые телеги едут по мосту. Никогда не стеснялся он ничьим присутствием и в карман
за словом не
ходил и вообще постоянно был груб в обращении со всеми, не исключая и приятелей, как будто давал чувствовать, что, заговаривая с
человеком, даже обедая или ужиная у него, он делает ему большую честь.
— Черт возьми! — пробормотал Ив, глядя вслед кебу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовый билет. — Или этот
человек сошел с ума, или я счастливчик особенный! Наобещать такую кучу благодати только
за то, что я сожгу в день пол-литра керосина!
Если б я был стомиллионный богач, я бы, кажется, находил удовольствие именно
ходить в самом стареньком платье и чтоб меня принимали
за человека самого мизерного, чуть не просящего на бедность, толкали и презирали меня: с меня было бы довольно одного сознания».
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не
ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится
за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и
человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Пока
ходили за письмоводителем, он увещевал Нехлюдова служить, говоря, что честные, благородные
люди, подразумевая себя в числе таких
людей, особенно нужны царю… «и отечеству», — прибавил он, очевидно только для красоты слога.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, — от бабы, наказанной
за беспатентную торговлю вином, и малого
за воровство, и бродягу
за бродяжничество, и поджигателя
за поджог, и банкира
за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию
за то только, что от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов
за нарушение православия, и Гуркевича
за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих
людей хватали, запирали или
ссылали совсем не потому, что эти
люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
— Да неужели существуют законы, по которым можно
сослать человека за то, что он вместе с другими читает Евангелие?
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты
людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к тем
людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда
за себя,
за то, что он спокойно рассматривает это.
Но когда
прошло известное время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по закону борьбы
за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный
человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный
человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости
ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях,
люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого
человека.
В городе он пообедал, погулял в саду, потом как-то само собой пришло ему на память приглашение Ивана Петровича, и он решил
сходить к Туркиным, посмотреть, что это
за люди.
Ты возразил, что
человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут
за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что
пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
И важно, пыхтя от негодования и амбиции,
прошел в дверь.
Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял надежды, что пани пойдет
за ним, — до того ценил себя. Митя прихлопнул
за ним дверь.
Но вот мальчик уже юноша, уже молодой
человек, офицер;
за буйные поступки и
за вызов на поединок
ссылают его в один из отдаленных пограничных городков нашей благодатной России.
За полгода до кончины своей, когда уже минуло ему семнадцать лет, повадился он
ходить к одному уединенному в нашем городе
человеку, как бы политическому ссыльному, высланному из Москвы в наш город
за вольнодумство.
— Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте
за людьми как
за больными
ходить!
— А зато я
за вас думала! Думала и передумала! Я уже целый месяц слежу
за вами с этою целью. Я сто раз смотрела на вас, когда вы
проходили, и повторяла себе: вот энергический
человек, которому надо на прииски. Я изучила даже походку вашу и решила: этот
человек найдет много приисков.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не
сослали, слуга от болезни помер. А
за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли?
За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту
люди, оценят ли, почтут ли ее?
Знаете, Lise, мой старец сказал один раз:
за людьми сплошь надо как
за детьми
ходить, а
за иными как
за больными в больницах…
Что же до Кузьмы Самсонова, то считал он его, в этом прежнем провалившемся прошлом Грушеньки,
за человека в жизни ее рокового, которого она, однако, никогда не любила и который, это главное, уже тоже «
прошел», кончился, так что и его уже нет теперь вовсе.
На поляне, ближайшей к морю, поселился старовер Долганов, занимающийся эксплуатацией туземцев, живущих на соседних с ним реках. Мне не хотелось останавливаться у
человека, который строил свое благополучие
за счет бедняков; поэтому мы
прошли прямо к морю и около устья реки нашли Хей-ба-тоу с лодкой. Он прибыл к Кумуху в тот же день, как вышел из Кусуна, и ждал нас здесь около недели.
Пока Ермолай
ходил за «простым»
человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город
за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.